Удар из прошлого (Напролом) - Страница 103

К оглавлению

103

– Что тут случилось?

– А ты сам не видишь? – вопросом ответила та, выпучив оранжевые безумные глаза. – Пожар. Говорят, газ взорвался.

– Погиб кто?

– Хозяйка в доме осталась. Сгорела.

– А муж? – встрепенулся Валиев. – Муж её тоже дома был? Может, и гости в доме были?

– Почем я знаю, – отмахнулась женщина.

– Только хозяйка одна и погибла, – встрял в разговор какой-то мужик в тельняшке. – Я через дом от них живу. Одна хозяйка дома была, она и сгорела.

Час от часу не легче. Валиев снова пробился через гудевшую толпу, хлопнул дверцей, сел на водительское место. Он включил свет в салоне, вытащил из кармана фотографию Тимонина, повернулся к метрдотелю.

– Видел этого человека?

– Так вам этот человек нужен или Зудин?

– Мать твою, мне нужен этот человек, – Валиев начал терять терпение. – Этот самый человек, которого ты видишь на фотке. Его фамилия Тимонин. Ты его знаешь?

– Ну, так бы сразу и сказали, – вздохнул Муравьев. – Ваш Тимонин пришел вчера к Зудину и просидел у нас до самой ночи. Он уехал из ресторана в компании одним типом. Неким Лопатиным.

– Что за хрен такой? И где найти этого идиота?

Теперь Муравьев почувствовал себя лучше, даже повеселел. Боль в затылке отпустила, он позволил криво улыбнулся.

– Разве вспомнишь адреса всех местных идиотов?

Валиев повернулся к Муравьеву, сграбастал его за лацканы пиджака, притянул к себе. Хорошенько встряхнул метрдотеля и выдал мрачное обещание:

– Слушай ты, халдей поганый. Тварь сраная, слушай сюда. Те, кто со мной шутили, давно сдохли. Если ты вздумаешь пошутить, и я пошучу. Остановлю машину где-нибудь на пустыре. Достану из багажника топор и отрублю твои грабли. Все сделаю по высшему разряду. После этой операции ты не сможешь обнимать женщин и водить машину.

Муравьев побледнел, переменился в лице. За мгновение он сделался серьезным и сосредоточенным. Жарким летним вечером, когда погода шепчет приятные слова в оба уха, совсем не хочется попасть на разделочный стол безмозглого мясника.

– Поехали, я покажу, – сказал он и добавил. – Только боюсь, сейчас очень темно. Боюсь, не найду дороги. Это за городом, я там был всего-то пару раз.

– Значит, тебе очень придется остаться без обеих рук. Или без ног? Или без яиц? Ну, твой ход.

– Мой ход? – тупо переспросил Муравьев.

От волнения голос зазвучал напряженно и пронзительно, с металлической ноткой. Будто говорил вовсе не человек, а вокзальный репродуктор. Метрдотель поверил угрозам кавказца сразу и безоговорочно, мгновенно вспотел, провел рукавом пиджака по влажному лицу.

– Конечно, я найду дорогу, – сказал он.

Теперь пришлось тащиться обратной дорогой через весь город. Валиев вцепился пальцами в баранку, словно в горло заклятого врага. Он был зол на весь мир, на себя самого, на бестолкового Муравьева и даже на молчаливых братьев Джафаровых. Он старался успокоиться, взять себя в руки, но только больше злился.

Когда проезжали по городскому центру, мимо монументального здания, где в лучшие годы располагался обком партии, ожил мобильный телефон. Валиев вытащил трубку из внутреннего кармана, плечом прижал её к уху. Прекрасная слышимость, такое впечатление, будто Казакевич звонил из соседней телефонной будки, а не находился за тысячу верст отсюда.

– Ты уже все закончил? – осторожно спросил Казакевич.

Раздражение и злость, весь вечер копившиеся в душе униженного и оскорбленного Валиева, нашли выход и выплеснулись наружу.

– Еще не начинал, – скрипнув зубами, ответил он. – Черт побери, куда не сунься, куда не шагни, ты везде морда кавказской национальности. Менты, ублюдки поганые, мариновали нас в аэропорту. Мы потеряли время. Девяткин нас опередил. Сейчас пытаемся наверстать упущенное.

– Наверстать упущенное? – переспросил Казакевич. – Ясно.

Валиев услышал короткие гудки. Казакевич бросил трубку, не дав ему объясниться до конца, рассказать об обстоятельствах дела. И черт с ним, с этим снобом, нетерпеливым сукином сыном. Валиев свяжется с Казакевичем, когда все будет кончено. Тогда работодатель, надо думать, немного повеселеет. Валиев сунул трубку в карман, обернулся назад.

– Ну, куда дальше?

Муравьев ответил своим новым металлическим голосом:

– Все прямо и прямо.

* * * *

Девяткин распластался на крыше сарая, одним глазом подсматривая за тем, что происходит во дворе и за его пределами. К воротам подъехал темный «газик» с брезентовым верхом, посигналил двумя короткими гудками. Хлопнула дверь в доме, заскрипели ступеньки крыльца, послышались чьи-то шаги, повернулся врезной замок калитки.

Человек вышел за ограду, снял внешний замок и настежь распахнул створки ворот. Водитель подогнал машину прямо к крыльцу. Девяткин слышал чьи-то неразборчивые голоса, короткие реплики, но фары дальнего света остались включенными, они слепили глаза, мешая разглядеть происходящее. Кажется, с заднего сидения выволокли какого-то человека, то ли раненого, то ли мертвецки пьяного.

Два мужика, подхватив третьего под плечи, втащили его на крыльцо, занесли в дом. Вспыхнули ярким светом три не зашторенных окна. Водитель вернулся к машине, потушил фары и хлопнул дверцами. Двор снова погрузился в темноту. Девяткин слышал, как водитель запирал ворота с внешней стороны и калитку изнутри, со двора. Затем он вернулся к крыльцу, порылся в карманах. Огонек зажигалки на секунду осветил незнакомую физиономию. И снова густой мрак ночи сошел на землю. Только у крыльца светился оранжевая точка горящей сигареты.

Между тем, в доме все шло своим чередом. Пьяного Тимонина, которого растрясло и укачало, волоком перетащили на кровать. Отвернувшись к стене, он захрапел так громко, с присвистом, что Лопатин не выдержал, пнул его в зад ногой. Храп прекратился, но всего лишь на минуту.

103