Удар из прошлого (Напролом) - Страница 105

105

Господи, что это за фильм, что за съемки? Кажется, лицо порезанной женщины Девяткин где-то видел буквально на днях, возможно, ещё вчера. Похоже, порезанная женщина – жена Зудина. Ее карточку с дарственной надписью Девяткин видел, когда в подвале обыскал карманы владельца кабака.

Человек в кресле пошевелился, опустил руку, Девяткин нырнул вниз, присел на корточки, замер. Все нормально, все тихо.

Тут в этой звенящей пустой тишине он услышал громкий топот ног с другой стороны забора. Человек подбежал к калитке и принялся, что есть силы колотиться в доски.

– Откройте, откройте. Помогите. Это я.

Девяткин узнал голос Зудина. Времени на раздумья не осталось. Девяткин сорвался с места, в спринтерском темпе пробежал вдоль дома, свернул за угол и рухнул на землю. За углом он наткнулся на цепь с ошейником и железную миску, полную мух, чуть поодать увидел пустую собачью будку. Девяткин заполз за будку, решив, что это укрытие словно создано специально для него.

Глава двадцать четвертая

Минутный телефонный разговор между Казакевичем и Валиевым неожиданно решил судьбу Ирины Павловны Тимониной.

Убитый дурной вестью Казакевич, коротавший время в своем рабочем кабинете, бросил трубку, встал из-за стола, присел на подоконник. Из окна седьмого этажа просматривалась строительная площадка, обнесенная железобетонным забором. По этому забору какой-то умник вывел синей масляной краской огромные буквы: «Пошли вы все на хер».

Мысленно Казакевич согласился с автором надписи. Сколько раз он сам посылал все народонаселение города по этому самому адресу. Он попробовал закурить, но закашлялся, табак горчил на губах, горло сушило. Да, можно научиться чему угодно. Можно даже китайский язык выучить на заочных курсах. Но нельзя научиться радоваться своему проигрышу.

Казакевич бросил сигарету на пол и раздавил её ногой. Нет, так его не сломаешь. Партию, где ставка – собственная жизнь, нельзя отдавать без боя. Допустим, что Девяткин уже все вычислил, обо всем догадался. Понял, что именно Казакевич пустил по следу Тимонина своих псов, наемных убийц. Из всего хода событий этот вывод сделать совсем не трудно. Что тогда? Что если Тимонин и Девяткин, который косит под простачка, а на самом деле хитер и очень даже себе на уме, сдадут его милиции? Ну, что тогда?

В руках следствия окажется лишь один реальный свидетель обвинения – жена Тимонина Ирина Павловна. Боков? Это не серьезно. Такого мозгляка слегка пугни, и он уже штаны промочит. Да и показаниям его грош цена. С Валиева взятки гладки, он уйдет на дно, ляжет в тину. А если повяжут и Валиева? Он не заинтересован в признательных показаниях. Валиев будет молчать, даже если менты поймают его с дымящимся пистолетом в руке возле теплого трупа.

А вот Тимонина… Она в курсе всего. Баба упадет в ноги отыскавшегося мужа и вымолит если не прощение, то хотя бы жизнь. Казакевича же никто не пощадит, даже если он изотрет штаны, ползая на коленях, поливая паркет слезами, умоляя все забыть. Ему не ничего забудут и не простят. Значит… Тут и думать нечего. Нужно прикрыть собственную задницу. Прямо сегодня, прямо сейчас, пока не поздно. Если главный свидетель обвинения бесследно исчезает, дело само рассыпается. Риск? Разумеется, и ещё какой. Но куда опаснее сидеть на месте, отдавшись на милость слепого случая, дожидаться неизвестно чего.

Казакевич тут же поправил себя: пока нет никакого дела, нет никакого следствия, рассыпаться нечему. Возможно, все обойдется, тучи пройдут стороной, растают в синем небе. Но в эти слабые наивные утешения верилось с напрягом.

Из глубин памяти совершенно неожиданно всплыло имя Федора Степановича Клычкова. В свое время, когда Казакевич только начинал свой бизнес в Москве, когда ещё не успел встать на ноги, он арендовал несколько прилавков в одном из центральных универмагов, прибыльно перепродавал всякое непотребное барахло, китайский ширпотреб.

А пространство торгового зала и подходы к магазину использовали наперсточники, работавшие на Казакевича. Эту бригаду контролировал Клычков, немолодой дядька, тюремные срока которого заняли немалую часть прожитой сознательной жизни. Казакевич знал за Степанычем такие делишки, от знакомства с которыми впечатлительно человека кондрашка хватит. В последние годы Клычков сильно постарел, отошел от дел. Степановича давно забыли, списали со всех счетов, а может, вычеркнули из списка людей, живущих на этом свете.

Но Клычков пребывал в добром здравии. Он решил дожить остаток дней на лоне природы, через знакомых выхлопотал себе должность сторожа яблоневого сада на опытной сельскохозяйственной станции в двадцати километрах от Москвы. Казакевич точно знал: попроси он Клычкова об услуге деликатного свойства, тот не откажет. Все-таки старая дружба, общие дела и все прочее дерьмо. Да и в деньгах старик нуждался люто.

Казакевич вышел из кабинета, велел охране оставаться в офисе, а не тащиться с ним. Он спустился вниз, сел в машину. Через час его джип въехал через распахнутые ворота на территорию сельскохозяйственной станции, подрулил к домику, своими размерами напоминающему скромную торговую палатку. С передней стороны домик обнесен забором из обструганных заостренных кверху жердей. Под окном у корыта с помоями валялась толстая свинья Белянка, разморенная жарой.

Клычкова был на месте. Усевшись у стола, он согнулся над газетой.

В своей новой спокойной и почти честной жизни Степаныч радикально изменил собственные увлечения и привычки. Он бросил азартные игры, блатные и фраерские, подписался на газету «Сельская жизнь» и журнал «Огородник». Теперь он считал себя классным специалистом по селу и обожал давать прогнозы относительно видов на урожай. Прогнозы не отличались ни разнообразием, ни оптимизмом.

105